Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]
— Братишка! Ты что думаешь — это мой склад? Мне только бросают мешок — другой… за хранение.
— Кто? Кто вам “бросает”?
— Ты что, моей смерти хочешь? Да этот… ну тот… только сегодня меня расстрелять грозил за разглашение. Прибежал, как смерть, бледный. “Из-за вашей неосторожности, — говорит, — Виля заподозрил меня в большевизме!”
— Гуров!
— Почему Гуров? Я сказала Гуров?
— А с чего бы я взял? Брякнули. Язык вас доведет!.. Либо Гуров ликвидирует, либо Дубцов пристрелит, либо красные поставят к стенке.
Мадам села на свою ореховую кровать, подперла пухлыми ручками кукольные щечки и заговорила плачущим голосом:
— Теперь ты понимаешь, матросик, почему я хотела уехать от них всех. Но ты же сам первый меня обдурил. Хотя не ты последний — союзники тоже. Три военные эскадры, обдурили: английская, французская, еще и греческая. Чем я их только не подмазывала! Розовое масло, его наперстками меряют, бидонами таскала! Монастырский жемчуг граненым стаканом, как семечки на базаре, сыпала в карманы боцманов! И что? Миноносцы только хвостиком вильнули и уплыли в синее море! Что же мне теперь, за вероломство союзников у стенки стоять?
— Это все вы расскажете в ЧК.
При слове “ЧК” мадам обмерла.
— Я вам полчаса вбиваю в голову, продолжал Гриша, — за пособничество контрреволюции и укрывательство народного добра, а также спекуляцию продовольствием никто вас по головке не погладит.
Гриша встал и направился к двери. Мадам немедленно выскочила и перегородила ему дорогу.
— Бодайтесь, — сказал Гриша, втягивая голову в плечи и наклонясь вперед, — посмотрим, кто кого.
Мадам поглядела на Гришину круглую голову, на загорелый крутой лоб, блестящий, как металлическая болванка, и заплакала.
— Голубчик! Ну не выдавай ты меня, дуру! Ну польстилась на то, на сё, выменивала у Марии вещи на продукты. Так с таких же, как она, грех не брать. Для Марии вещи — это сор. Она их не доставала, они на нее сами сыпались. Ты не поверишь, матросик, выгребает из гардероба горжетки из лис, не рыжих, а красных. Царских! Как будто это портянки! И проедает со своим выводком в один день без единого стона души. А я бы удавилась! Я же не мадемуазель Забродская, не профессорская дочка. Пансион, где я обучалась, сам знаешь, не институт благородных девиц, даже не ресторан первого разряда. Что мы там проходили? Брать! За все брали: за разбитую посуду, за подбитый глаз…
— Это забыть пора, — сказал Гриша, — вы жена капитана.
— А где он, капитан? Где плавает, в каких морях? Может, и рад бы вернуться, да белые не отпустят и красные вряд ли примут. Нет у меня, матросик, ни капитана, ни корабля! Одна осталась при разбитом корыте.
Грише даже жаль ее стало. Тем более что судьба этого неведомого капитана была на редкость схожа с его собственной судьбой.
— Ну ладно, — согласился Гриша, — в политику я не лезу. Но меня, как бывшего моториста, интересует чисто технический вопрос: чем вы глотку смазываете, что у вас кусок не застревает, когда голодные дети смотрят в рот?
Мадам проглотила слезы. Гриша с удивлением следил, как ее глаза высыхали и вновь становились мокрыми. Эти новые слезы, Гриша не сомневался, были самые настоящие, без “туфты”.
— Где ты такую бабу видел, чтобы детей не любила? — заговорила она уже не боцманским, а обыкновенным женским голосом. — Такая каракатица одна на миллион. Мне бы самой ребеночка… Так бог не дал. Я у Марии Олюню просила, самую махонькую, удочерить. Отказала. Может, еще родители найдутся, говорит. А у меня сердце кровью обливается: детки, как снежиночки, тают… Пусть не даром, за вещи, а все-таки я их кормила в самое трудное время. Это мое оправдание перед богом, что своих не нарожала!
Гриша понял, что пора ковать железо.
— За бога я не ручаюсь, — сказал он важно, — а что касается Советской власти, могу быть свидетелем, что вы добровольно сдаете продукты государственному санаторию.
— Так ведь ключ у Гурова.
— Значит, не договорились.
Гриша решительно открыл дверь и вышел. Мадам выскочила следом:
— Ну кто же так торгуется? Давай не по-твоему, не по-моему. Есть ход, про который и Гуров не знает.
Мадам подвела Гришу к решетке забора. Там среди бурьяна торчала из земли какая-то широкая труба квадратного сечения, накрытая сверху двускатной крышей наподобие домика.
— Тут винные погреба проходят от пансиона под ваш санаторий: эта труба для вентиляции. Только сюда не то что ты — пацан не пролезет.
Гриша хитро усмехнулся:
— Пацан, которого вы, мадам, выкармливали, пролезет в дырочку от макаронины.
“ПОКА Я ЗДЕСЬ, МАРИЯ В ЧК НЕ ПОБЕЖИТ”
Узкий луч дневного света из вентиляционной трубы прорезал тьму погреба. Сперва в этом луче повисли ноги мальчика, потом он спрыгнул, зажег свечу. Огонек осветил лицо Коли, ящики, мешки, бочки, коробки. Тускло поблескивали жестяные банки. Все это громоздилось до потолка и образовало узкий коридор. Некоторые ящики были повреждены (видно, сгружали наспех). В ящиках оказались галеты — очень вкусное солоноватое печенье, шоколад, засушенные и засахаренные фрукты. Коля сроду не видел такого богатства. А в одном из ящиков лежали “фрукты” покрупнее, завернутые в промасленную бумагу. Коля развернул. Гранаты-лимонки. Много ребристых гранат в гнездах. Коля открыл картонную коробочку, похожую на пенал, там были запалы к гранатам.
Вдруг в конце коридора заскрипели ржавые петли и образовался узкий прямоугольник света, который постепенно расширялся: открывалась дверь. Коля попятился и приткнулся спиной к пирамиде ящиков. Один чуть не упал ему на голову. Он хотел его с силой отпихнуть и замер. На ящике был нарисован череп и написано: “Динамит!” Вся пирамида состояла из таких же ящиков. Коля дунул на свечку, но погреб уже освещался дневным светом через открытую дверь. Коля поспешил спрятаться за ящиками.
Вошли двое — Гуров и Дубцов в цивильных костюмах.
— Как видишь, Виля, я неплохо поработал, — сказал Гуров. — Из таких складов мы будем подкармливать наши боевые группы в лесу. Кое-что пустим на черный рынок. Подрыв экономики. Уверен — ты Маркса не читал, пренебрег. Значит, будешь подрывать экономику динамитом, — Гуров расхохотался.
— Если бы я тебя расстрелял тогда на дороге, как вражеского агента, было бы еще смешней, — сказал Дубцов.
— Ну не мог же я все тебе выложить так, за здорово живешь, — стал объяснять ему Гуров, — мы оставляли склады не для “белого дела” вообще, это слишком расплывчато, а для нашей организации, в которой ты не пожелал бы состоять. Мы, сторонники твердой руки, хотим, чтобы у России был царь похлеще Ивана Грозного, — тогда уж никаких революций. И ради этого святого дела не брезгуем ничем и никем, даже бывшими секретными агентами охранного отделения. Я сам — в прошлом жандарм, “цепной пес” не только для большевиков, но и для розовых интеллигентов, вроде тебя. Вы, помнится, таких, как я, полицейских ищеек, на порог не пускали. А теперь вы, спасая шкуры, за границу улепетываете, а мы, кого вы в приличный дом не пускали, остаемся спасать Россию.
